4.#Sabriel

Некогда Сэм Винчестер любил планирование.

Сразу после побега в Стенфорд он начал составлять планы для построения будущей жизни. Так, через три года после окончания университета они с Джессикой вполне могли позволить себе небольшой дом, через два года - завести ребёнка. До этого следовало завести связи в университете, чтобы уже серез год после диплома быть на прочном месте, и день за днём откладывать по воспоминанию о прошлой жизни на полку, кусочек за кусочком переделывая себя под собственное понятие нормы. Он планировал каждый свой день почти поминутно, ужасно нервничая, если выходил на минуту позже - потому что как ни откладывай на полку опыт, система ценностей и предпочтений не сдвигалась ни на йоту.

И когда он сорвался с места на поиски отца, то план пошатнулся - но выстоял. Пока жива была Джесс, он день за днём по чуть-чуть менял расписание, перекладывал нагрузку, будто бы тренировал своё сознание для создания семьи. Дин начинал занимать в его плане всё больше и больше места, как будто с усилием стёртые куски его жизни заполнялись Дином нынешним - Сэму хотелось, чтобы его брат был рядом с ним, когда он женится, окончит университет, что он сможет увидеть своего племянника - чтобы эту ярчайшую точку во времени его существовния запомнили не только Сэм и Джессика, как одно целое существо, но и ещё один человек. Вдалеке от Джесс он всё больше боялся одиночества, и жил возвращением.

Габриэль, перебирая меж пальцев эту память, и усмехнётся, сказав, что неинтересно сиять, пока никто не видит.


Всю тяжесть смерти Джесс Сэм осознает гораздо позже, уж точно не в ту полыхающую ярко-жёлтым ночь. Он не обращает внимание на то, что его жизнь теперь разбита точками возвращения - "когда мы победим это зло, я вернусь." Недоговаривая, что вернётся к Джессике. И поэтому зло не кончалось, с тяжким рыком грузного зверя раззевая пасть, и некуда было возвращаться.

Апокалипсис был спасением. Это был новый, ненормальный, но план: умереть, умереть, но закончить это, вернуться туда, где ещё не всё сгорело, закончить уже утомительное возвращение. Это была цель, план? Нет, не совсем, он боялся за Дина, за его ангела, за Бобби, за тех, кто остался - когда он уйдёт, кто будет ответственнен за них? Но, видно, какая-то часть Люцифера в нём всегда была, и эта часть вела его к финальному прыжку.

Ему уже тридцать, руки ангела вырвали его у пропасти уже давно, а он до сих пор возвращается.

У них с Дином нет ничего. Это становится очевидно, когда с их приездом в огромном доме Литераторов ничего не меняется - и надо свернуть весь момент радости Дина от того, что у него впервые есть своя комната, иначе он успеет понять что ему уже тридцать четыре, а у него впервые своя комната. Теперь единое существо - они с Дином, и одиночество наваливается со страшной силой - в огромном доме жалкие, уставшие люди, которые еле нашли пристанище и всё ищут музыку для лебединой песни.

Да, это был это маленький грязный суицидальный секрет. Сэм хотел снова убежать в смерть, потрму что там всё ясно, и боль замещает сосущую пустоту внутри. Никто не знает, но в клетке Люцифер скорее сжалился над человеческой душой, даря ему забвение в адском пламени. Сэм понимает, что если бы он хотел настоящих страданий, то он просто оставил бы Винчестера одного.

Сэм ворочался в постели, раскладывая эти мысли по плану, в самую первую ночь в Доме. И Габриэль вернулся, когда на часах было пять, а небо вымученно посерело, совпадая цветом с кожей Сэма. Он просто оказался в его комнате, как выброшенная на песок рыба, и спас Винчестера от одиночества.

Действительно, теперь обе части их с Дином единого целого имели своих ангелов, это было хоть как-то гармонично.

Его влюблённость в мучителя, идиотский Стокгольмский синдром - Люцифер знал, куда бить, говоря о том, что он поддаётся иллюзиям - он выдержал внутренний траур после его гибели, и отпустил. Те дни стали для него временем мучительных вопросов: влюблённость или благоговение? Чем это закончится? А стоит ли это начинать? И теперь проблема, казавшаяся тогда решённой, лежит на его руках и приходит в себя. Это должно было выглядеть забавно со стороны : невысокий бледный мужчина появляется из ниоткуда и падает в вовреня подставленные руки Сэма, теряясь в них. Габ бы точно посмеялся.


Повезло, что вернувшийся архангел быстро смог исчезнуть, и у Сэма появился новый секрет. Он звал, каждый вечер звал, потому что у Габриэля были ответы. Габриэль сам говорил, что ему казалось, что он был всегда, настолько много он прожил. Он действительно в какой-то мере прожил "всегда", будучи одним из первых сотворённых Отцом существ. Архангел, однако, благодарил Люцифера за смерть - он теперь меньше поддавался иллюзиям.

И если бы Габриэль не шепнул ему на ухо на невысказанный вопль в тот вечер:

- Я тоже не знаю, зачем он всё это сделал.


То он бы не звал.

О, Габриэль и его братья, ангелы, падшие, демоны, все те, кто прожил достаточно, обожали план. Потому что он уже всё учёл, и не надо было спрашивать Отца, зачем он однажды заварил всю эту кашу из элементарных частиц. Без плана, без иллюзии знания вся правящая верхушка была как без благодати. Габриэль прямо сказал, что они наверняка были созданы, чтобы Люцифер пал - это было прописано в плане, пусть Светоносный до конца не верил в это.

Габриэль говорил, что из-за сорванного плана все сильные старого мира падают с тронов и строительтво нового мироздания уже началось. Габриэль боится, что всё это - тоже план.

Сэм боится, что необычно спокойный и ласковый архангел - плод его воображения, как однажды Люцифер. Однако они заново разыгрывают провалившийся спектакль - Апокалипсис, о чём уже обеспокоенно заметил Гейб. Раз план провалился, нужно попробовать ещё раз, поэтому все актёры должны быть на месте.

Проблема в том, что сами актёры больше не умеют жить по плану.

---

3.#Destiel

Происходило то, чего Дин очень боялся - его разум потихоньку погружался в тишину, и, пытаясь её восполнить, бросал Винчестеру в лицо ненужные, опасные мысли.

Опасным было то, что они были о любви. Он становился мягче, чувствительнее от этого, это непозволительно и глупо - он всю жизнь был сильнее любого препятствия и отгораживал себя от того, что считают нормальным обычные люди, чтобы удержать мечту как можно дальше. Где-то, в мире одних людей, он имеет право на самокопания, а сейчас ему мерзко от самого себя. Когда в его руках целый мир, можно ли думать о сиюминутном и личном?

Темнота и тишина. Сидя на краешке нечистой мотельной постели, он рассматривал собственные руки. Мозолистые, грубые. Мог ли он когда-то подумать, что какой-либо женщине может быть хорошо в этих руках? Как он мог думать, что его отстранённость охотника привлекательна?

Глупые молодые леди так и считали, верно. Однако как быстро он потерял Лизу, будучи самим собой, сколько ещё сами уходили, почувствовав ненадёжность Дина Винчестера, его острую и яркую смертность.

В действительной, настоящей жизни он не был такой никому нужен. Любя как охотник, он мог найти себе пару только на поле военных действий, такого же ненормального человека, борящегося с личными проблемами решением глобальных. Чтобы никому наконец не сломать жизнь открытием занавеса - потому что выбор сделали уже оба, чтобы не бояться за чужую жизнь так сильно, и не врать, защищая от отвратительной правды.

Дин осторожно пытался не подходить к выводам, бродя по краю опасных, глупых мыслей. Выскользнув из постели, он подошёл к блестевшему в лунном свете гладкому столу и упёрся в него обеими руками. Тишина давила и подталкивала признать : единственное, что ты можешь в своей жизни иметь, это любовь к существу, у которого своё понятие чувств. Единственное, что ты имеешь - любовь к ангелу, занимающему мужское тело, и этому телу приносят удовольствие его руки, этот ангел воюет также, как и он, но гораздо дольше.

Даже это чувство было неопределённым и странным. Он очарован телом Джимми Новака, поэтому перешёл уровень близкой дружбы, или это связь выше плотской? Осознаёт ли Кас всё, что между ними происходит, и почему он это позволяет?

У Дина болела спина, нужно было срочно лечь, иначе он бы не встал с утра никак. Зелёно-бурые обои с пятнами теней давили на череп не хуже тишины, и сон всё никак не шёл.

Наставало время просыпаться.

Наставало время под барабанную дробь сердца честно рассказать самому себе правду, собрать себя по кусочкам, очистившись от дурных мыслей. Ему было необходимо оправдание собственных чувств и действий, всего-то. Свежий ветер очищал его голову от предрассудков, от "так нельзя" и "неправильно", и Дин вдруг сильно захотел почувствовать это освобождение всем телом. Открывая окно на кухне и подставляя лицо ледяному ветру, Винчестер почувствовал, что принятие того, что всё происходит потому, что происходит, а не от отсутствия выбора, освобождает.

Его отвлёк шелест крыльев - мягкий, успокаивающий звук, с которым появлялся только Кас, Дин научился выделять его среди остальных. Только в бежевом плаще Джимми Новака стояла невысокая девушка, тревожно рассматривающая напряжённые от недоумения черты Винчестера.

Если бы Дин закрыл глаза, он бы ни на минуту не сомневался, что перед ним Кастиэль, он чувствовал своего ангела, чувствовал это как будто натяжение нити под пальцами - усиливающуюся связь. Но эта темноволосая, слишком незагорелая для привычного облика Каса, девушка чуть наклонила голову и долго, пронзительно на него посмотрела - пусть эти глаза и были светло-карими, перепутать было невозможно.

- Что-то не так с Джимми? - о, конечно, именно это он и должен был сказать, молодец просто. Дин тут же ощутил себя неловко, и мысленно поблагодарил Создателя за то, что не наделил ангелов чувством такта.

- Нет, Джимми пребывает в блаженном сне, - голос у девушки оказался привычно низким и мягким, и Дин начал выделять Кастиэлевские интонации в нём, - Однако мысли твои слишком громки, чтобы я их не услышал. Посмотри на меня внимательно, Дин, - и она подошла совсем близко, не переставая смотреть Дину в глаза, - ты же хотел узнать, в физической ли оболочке дело. Я хочу тебе помочь.

Она была ниже его ростом, и гораздо хрупче на вид - только сейчас Дин заметил, что при этом стрижка у неё почти мужская, какую носил Джимми. Свет тусклого фонаря выделял на её лице детали - мягкие, плавные линии подбородка, крошечные морщинки около глаз - она, должно быть, часто улыбалась или смеялась. Или плакала. Дин не знал, помнил лишь только, что у Джимми такие пропали через пару месяцев, Кастиэль был небогат на мимику. И сейчас, самыми выразительными были глаза.

Какое отношение она имела к Касу? Какое отношение Джимми имел?

Беря девушку за руку, Винчестер понял, что ему безразлично, как он - она? - выглядит. Кем бы он ни стал, где бы ни прятался, его выдадут глаза, чистый и ясный взгляд. В любой толпе он бы почувствовал, что в нем стало чуть больше светлого, что рядом сияющая чистота, и выцарапал бы её из обыденной серости; Кастиэль никак не выглядел, поэтому форма была для Дина неважна. Теперь.

- Но тебе было бы привычнее видеть меня как Джимми.

Кас исчез с тихим шорохом, и Дин знал, что такой уход не является следствием обиды, просто ему не нужны нормы вежливости как явление. Однако, жаль, что он не успел сказать спасибо своему ангелу, за окончательный ответ на вопрос.

---

2#Люцифер/Михаил

Вообще, Люцифер долго не верил в битву с Михаилом.

Странно было им всем узнать. Тогда Габриэль занимался пропагандой, и ему первому Отец передал все материалы для Писания, Скрижалей и прочего. Они впервые столько прочувствовали и пережили всего за одну ночь где-то на фьордах, и тогда ещё Самаэль пообещал, что не станет. До рождения Иисуса оставалось шесть столетий, а будущий Посланник рассказывал братьям весь сценарий развития мира, упорно не понимая, почему Отец требует смерти своих сыновей. Самаэль предположил, что человечество каким-то образом изменит порядок вещей, о чём их Отец знает, но суетливую бессвязную речь будущего убийцы никто не запомнил. Теперь, после того как планы были изложены на бумаге и разъяснены исполнителям, чёрные строчки сценария неукоснительно выполнялись - сами собой.

Самаэль пал за смешной срок - пятьдесят лет. Та ночь на фьорде стала для него прежнего последней. Люди потом сдвинут хронологические рамки, но Люцифер действительно отказался склонить голову перед людьми, когда вчитался в завитые буквы и увидел неприемлемое для себя. План необходимо было оспорить, признать в корне неверным, и Люцифер сделал это самым доступным для себя способом. Ссорился он только с Отцом, а Михаила старательно избегал - нужно было начать отвыкать от тёплого сияния рядом, чтобы при необходимости убить без промедления. Люди двадцать первого века окажутся такими же, как и они за две тысячи шестьсот лет.

Воспитали первые гарнизоны ангелов; Люцифер, приняв новое имя, ушёл с едва оперившимися юнцами к Еве, праматери всех тварей. Все успели попрощаться, все в первый раз смогли обмануть Отца. Падение Самаэля, эта наполнившая небо темнота и гул летящих вниз душ, крик ненависти и поражённый Создатель - никто не забудет рождения их врага.

С каждым из братьев Люцифер успел провести по ночи, скрываясь от Отца под иллюзией темноты, чтобы сказать своё новое имя и попрощаться. Габриэль договаривался о том, как прикрывать друг друга в случае чего, и обещал держать в курсе; Рафаэль прочитал ему лекцию о том, что он предатель; Михаил умолял остаться ради него, а после этой ночи стал сдержанным воином Господним, безукоризненно исполняющим приказы.

А теперь?

Две тысячи шестьсот лет. Мастерству Габриэля можно только позавидовать, их имена и заповеди Отца до сих пор удержались в недолговечной человеческой памяти. И последняя страница плана разворачивается прямо сейчас, пора выполнить самое неправильное, что в нём есть - уничтожить брата, с которым не виделся с момента заточения в клетку - тысяча лет, или чуть меньше, не важно.

В какой-то мере они сейчас спасают человечество: вместо того, чтобы уничтожить людей, они приносят в жертву собственные жизни, примером высшей жертвы спасая от ошибок и в какой-то мере отпуская грехи. Они окружены: нельзя отказаться больше, нельзя проявлять не прописанные в их ролях эмоции - можно только громко думать о том, что рад видеть сияние благодати другого вновь.

Кастиэль чувствует, что на ангельской волне что-то личное, и отключается, как и вся мировая небесная контора. Наступают минуты тишины в беспрерывном эфире, и слышится отчаянный вопрос : пойдёшь ли ты за мной за неизвестную границу?

Кольцо окружения сжимается. Михаил вспыхивает от жара святого масла, и вспыхивает Люцифер - он имеет право, он давно имеет право на жизнь брата, только он, и эту вспышку отчаяния, какую он мог бы испытать две тысячи шестьсот лет назад нужно скрыть от одной души отчаянной борьбой за её свободу - Сэм не подводит. Сэм завладевает собственным телом и делает то, за что Светоносный бесконечно ему багодарен - забирает обоих в безопасное место. План выполнен, отрицательный результат тоже результат.

И снова Люцифер не боится быть рядом с Михаилом.

В клетке Сэм сгорает, эта душа всё равно остаётся человеческой и не может выдержать сдерживающей её силы. Они пытаются что-то сделать, защитить, но он видит теперь то, что хочет. Люциферу даже немного обидно, что Винчестер не помнит их благодарности. Но даже эта, последняя душа спасена.

Волнует ли более мир братьев - ничуть. Поэтому их место - здесь, в клетке, влали от строящегося вновь мироздания.

Настало время покоя, обещанного всем Отцом.

---

1.#Sabriel

Край у коричневой глиняной чашки, которую Сэм держал в руках, был приятно шершавым, и горький вкус травяного настоя мягко стекал по губам Винчестера. В таком расслабленном, почти безразличном состоянии он мог допустить, чтобы капля зеленоватой жидкости соскользнула ему на подбородок, на руку, затекая в рукав.

Габриэль назвал это место воображаемым островом, как у йогов - место пребывания сознания во время медитации. Лёгким прикосновением тёплых пальцев к виску он отправил их обоих сюда, а теперь сновал у стены, перемежая гладкие бока склянок в руках. В общей обстановке чувствовалось явное влияние Скандинавии: небо над головой было даже не жемчужно-серым, а странного прозрачно-пыльного цвета, и изредка чёрные нити ветвей резали воздух; всюду был камень - это странное сооружение состояло из цельной каменной стены, имеющей форму дуги, и выставленных по кругу колонн из тёмного зернистого камня, покрытого трещинами. И зелёный, живой и удивительно яркий мох, покрывающий мягким изумрудом большую часть поверхности. На той цельной стене было множество полок, вырубленных в камне; что на них ещё стояло, кроме бесчисленных бутылочек, баночек и прочего, Сэм разглядеть не мог. У той же стены тяжело облокотился плоский сверху белый валун, исполнявший роль стола. За ним сейчас и колдовал Гейб, обещая напоить чем-то невероятно вкусным.
Но сейчас Сэм не мог отвести взгляда от туманной, выстланной коричневыми листьями долины, от скудного и холодного пейзажа, в котором Винчестер чувствовал себя невероятно спокойно.

Чашка быстро опустела: Сэму нравился холодный, горький отвар. Похоже, что это была полынь.

- Это всё - одна большая галлюцинация? - спрашивает Сэм, удивляясь собственной безэмоциональности, - Я окончательно сошёл с ума?

Габриэль на секунду замер, неловко вытянув руку над горлышком бутылки, а потом всё же перехватил её пальцами и начал считать капли, негромко отвечая Винчестеру.

- Это не реальность, если ты это хочешь понять, - голос Гейба до него доносится как будто бы ветром, - здесь всё основано на моих ощущениях, воспоминаниях. В этот раз мы точно воспринимаем мир абсолютно одинаково, потому что ты видишь этот мир, - и архангел как будто обвёл его глазами, бросая взгляд в сторону, - как его вижу я. Если мне нравился вкус полынного настоя - а я его пил литрами, благо, можно - то и ты его будешь пить. Если я помню, что серое небо - это покой, то и ты успокоишься.

- Повернись. - слова жёсткие, звучат как приказ, и архангел замирает, судорожно поводя плечами. Это не требование, просто в этом мире просьба "доверься мне", сказанная без чувств, выглядит именно так. Сэм не тратит времени на долгие объяснения, что раз уж Габриэль доверяет ему своё видение мира, то он может идти до конца. Сэм просит о последнем подтверждении их близости, об открытии честного мнения о себе.

Песок скрипит под подошвами, когда архангел разворачивается, опираясь руками назад на стол и чуть опуская голову. Сэм скользит взглядом по двум рыжеватым прядям вокруг лица до глаз. Он смотрит на кипящее золото во взгляде Габриэля и впитывает в себя все увиденные им синяки, рубцы и ожоги. На внутренней стороне руки они словно бы складываются в сложный орнамент, так неестественно пропорционально раскиданные по коже. Габриэль кусает губы и непохож на Трикстера в его обычном представлении, однако он не кажется Сэму слабым.

Нет, ни в коем случае не слабым. Каждый шрам говорит о том, что ещё одно сражение пройдено, что его путь лежал через тернии, и, несмотря на то, что до звёзд можно и не дойти, он продолжает пробираться вперёд. Эта рыжина, она кажется Сэму отблеском огня, чьим богом Габриэль некогда притворялся: огонь ему наверняка тоже приходилось проходить, и не раз.

Взглядом Винчестер приветствует нового Габриэля перед собой.

Архангел подходит к нему, тщетно разыскивая хоть каплю отвращения на ясном лице. Он садится напротив, отводя в сторону руку с чашкой, и целует Сэма, просто касаясь губами губ. Винчестер почти слышит его "Я кое-что тебе покажу."

По нервам пробежал электрический заряд, с силой ударяя по нейронам мозга. Сэм мог почувствовать это, как сталкиваются и передают энергию частицы, одновременно отмечая температуру воздуха около их губ и собственное всезнание. Прошла всего секунда, а его мозг успел переработать невероятное количество информации, быстро освободившись от ощущений физических. Теперь он ощущал, нет, был сияющей пульсацией, существующей вне времени и замкнутой в хрупкий каркас плоти, и был полон вибрации, восходящей от самых недр окружающей его огромной вселенной до недостижимых высот, и всё это - границы его сознания, всеобъемлющего и единого со всем миром. Он чувствовал, что из единственной крохотной точки становится всем и везде, посягая на концепцию Бога, знал, что он не один в этом - пусть и не разделял себя более с Габриэлем.

Когда поцелуй разорвался, Сэм ожил от оцепенения, прерывисто и испуганно дыша. Странно было возвращаться в пределы пяти чувств, когда только что прожил всё существующее время за несколько секунд. Однако Габриэль был рядом, Габриэль гладил его по руке кончиками пальцев и смотрел в глаза с восторженным пониманием того, что сейчас видел Винчестер.

- Я чувствую это каждый раз. - и архангел не может сдержать полуулыбки, отчего все его раны несколько бледнеют. Сэм что-то вдруг понимает и проводит пальцами по синяку на плавной линии скулы Габриэля. Это смотрится комично, но увечья пропадают под несуразно большими по сравнению с лицом архангела руками.

Надо как-то отвлечься на пару секунд, чтобы пережитое улеглось. Сэм обнаруживает под пальцами чашку, и чувствует на ней трещину. Габриэль ласково смотрит на него, и возвращается к своим травам, а Винчестер разглядывает треснувшую маску, искусно вылепленную на боку чашки.